Политолог Аббас Галлямов в своей колонке для «Можем объяснить» анализирует внутреннюю политику Ирана как главного источника напряженности на Ближнем Востоке и сравнивает его политическое устройство с российским.
Главным источником напряженности на Ближнем Востоке является Иран. Именно судьба иранского режима является ключевым фактором, который определит будущее региона. Если Исламская республика не переживет предстоящего ей транзита власти, если на смену исламистам там придет светское правительство, ситуация в стране и вокруг нее начнет резко улучшаться.
Есть все основания полагать, что без иранской поддержки и ХАМАС, и «Хезболла», и «Исламский Джихад», и йеменские хуситы, и иракские шиитские группировки быстро скукожатся. Сама ниша исламского радикализма придет в упадок — примерно так же, как в стремительно деградировал в конце 80-х восточноевропейский соцлагерь, не переживший демократизации СССР.
Как когда-то социализм, исламизм тоже находится на сцене уже достаточно долгое время и успел изрядно дискредитировать себя. Несколько дней назад я публиковал данные соцопросов, убедительно свидетельствующих, что популярность таких группировок как ХАМАС и «Хезболла» в странах Ближнего Востока резко снижается.
Итак, возвращаясь к Ирану… Там сейчас обостряется борьба за власть, ведь нынешнему руководителю страны аятолле Хаменеи уже 84 года и очевидно, что скоро он освободит свое кресло.
Я написал текст об иранской политике, надеюсь он поможет вам лучше почувствовать тамошнюю атмосферу, поможет понять, что у них в Тегеране происходит и какие у всего этого есть перспективы.
Гибрид автократии, теократии и демократии
Про то, что главным драйвером иранского политического процесса является борьба между консерваторами и реформистами, знают все. С точки зрения россиян самым актуальным в этом смысле является то, что участвуя в предвыборных кампаниях, иранские политики из реформистского лагеря регулярно снимают свои кандидатуры в пользу друг друга. Они действуют именно так, как и положено единомышленникам, — пытаются оптимизировать результат всего своего лагеря, а не только свой лично. В этом смысле иранцы принципиально отличаются от российских оппозиционеров, патологически неспособных объединять усилия. Поэтому, в отличие от наших, тамошние оппозиционные политики вплоть до последнего времени нередко выигрывали выборы. Если бы не неизибраемая и опирающаяся на силу политическая надстройка в лице Верховного лидера, Совета стражей и так далее, эта страна давно была бы совсем другой…
Вообще, иранский режим — один из самых странных в мире, но в то же время он имеет немало общего с российским. Исламская республика безусловно авторитарна, а в некоторых смыслах даже тоталитарна, но при этом там и демократии временами тоже бывает очень много — намного больше, чем у нас. Это какая-то очень странная смесь — гибрид автократии, теократии и демократии.
При всем том, что в стране есть безусловный лидер — рахбар, — власть там не очень консолидирована. С самого начала прямо на институциональном уровне в Иране были заложены серьезные противоречия — например, между парламентом и Советом стражей, который, в отличие от первого, не избирается, зато наделен правом проверять принимаемые тем законы на предмет их соответствия исламским ценностям и Конституции. Без одобрения Совета закон не вступает в силу, вот эти два института и конфликтуют — чуть ли не с первого дня своего существования. Чтобы разруливать их противоречия пришлось даже учредить специальный орган — Совет целесообразности, — но и тот не всегда справляется.
Помимо конфликта Совета стражей с парламентом еще одной точкой напряжения являются отношения парламента и президента. Местные депутаты неоднократно демонстрировали, что они не прочь взять исполнительную власть под свой контроль, заменив президентскую республику парламентской. В начале ведь она именно такой и была — до 1989 года. Тогда, незадолго до своей смерти, основатель режима имам Хомейни решил поменять Конституцию, однако довести дело до ума не успел. Пришедший ему на смену Хаменеи заменил парламентаризм президентской республикой и с тех пор мучается — со всеми четырьмя успевшими поработать при нем президентами у него были серьезные стычки. Только с нынешним — пятым — их пока, вроде, не было, но тот, в конец концов, только половину первого срока отработал, так что лиха беда начало.
Во всяком случае первый громкий конфликт уже произошел — многие в Иране подозревают, что за случившимся полгода назад медийным скандалом по поводу шикарного шоппинга, которым занималась в Турции семья председателя парламента, — политика, крайне близкого к духовному лидеру страны, — стоит окружение нового президента.
Да, конечно, с точки зрения законодательства возможности последнего несопоставимы с полномочиями верховного религиозного лидера, зато он имеет одно принципиальное политическое преимущество — популярный мандат. Духовный лидер ведь не избирается народом, а в XXI веке это даже в Иране — слабое место. Парламентская республика, гарантирующая контроль над исполнительной властью с помощью лояльного депутатского большинства, в этом смысле представляет собой для рахбара определенный соблазн. Возможность замены системы Хаменеи не исключает. В 2011 году он даже публично сказал: мол, если почувствуем, что так лучше, то так и сделаем. В конце 2019 года 151 депутат иранского парламента — то есть, большая их часть, — подписали письмо с призывом изменить Конституцию и перейти от президентской формы правления к парламентской. Верховный аятолла тогда попросил отложить обсуждение этой темы и формально отказ оформили «до следующего созыва». Следующий созыв пришел, так что тема может в любой момент всплыть снова.
Слабые выборы
На последних президентских выборах набор кандидатов в Иране оказался необычайно скудным — примерно как в России. Если раньше, заботясь о легитимности, власти всегда допускали до выборов сильных соперников, превращая кампании в подобие американских — то есть, абсолютно живых, наполненных реальной борьбой, — то в этот раз победитель был известен заранее. Можно предположить, что новая стратегия была связана с резко усилившимися протестными настроениями — режим предпочел не возбуждать избирателей и не рисковать. Но нельзя исключать и того, что еще одной причиной решения Верховного правителя стало его нежелание чересчур сильно легитимизировать нового президента. Ясно, что после таких ущербных выборов, как в этот раз, его можно считать кем угодно, но не полноценным политиком. Ни до одного из предшественников он в этом смысле не дотягивает.
С этой точки зрения, кстати, стоит обратить внимание на то, что решение выполняющего функции местного Центризбиркома Совета стражей о недопуске некоторых политиков до выборов аятолла Хаменеи раскритиковал как несправедливое, сказав по сути, что будущий победитель — Раиси — побеждает не очень честно. О том, что победитель получил действительно хромую легитимность, говорит, например, рекордно низкая явка. По сравнению с предыдущими выборами она упала на 25 процентных пунктов. Количество испорченных бюллетеней тоже впечатляет — 13 процентов, при том, что предыдущий рекорд составлял лишь 4 процента.
Собственно, последняя кампания и наводит на мысль о возможной замене президентской формы правления парламентской. Найти кандидата, который одновременно удовлетворил бы и народ, и правящий клир в условиях растущих протестных настроений будет все сложнее. Выхолащивание же института выборов и превращение их в фикцию по образцу путинской России сейчас уже чревато — такие вещи надо делать либо в самом начале, когда режим еще крепок, либо уже не делать никогда. В этой ситуации переход к парламентской форме правления может оказаться вполне себе рабочим вариантом, который на какое-то время вернет властям контроль над повесткой и продлит жизнь режиму.
Верховенство Всевышнего
Короче, внутренних противоречий в Иране хватает, и многие из них связаны с двойственной природой власти в стране — с попыткой совместить взаимоисключающие по своей сути принципы. Речь о лежащей в основе режима концепции «вилаят аль-факих», в соответствии с которой государственные институты должны функционировать под надзором исламского духовенства. Наложить идею подобного надзора на принцип народовластия, который в наши дни приходится изображать даже автократам, не так-то просто. Особенно в ситуации, когда религиозность в стране падает — а именно это там сейчас и происходит.
В иранской Конституции сказано, что источник суверенитета в стране один — Аллах. Поэтому любое решение, принятое любым государственным органом, будь он хоть трижды избран народом, может быть отменено и пересмотрено осуществляющим надзор за государственными структурами от имени Аллаха духовенством. Для верующего человека в конструкции этой, в принципе, все логично: он без проблем признает верховенство Всевышнего не только в вопросах веры, но и по политическим вопросам. Проблема только в том, что согласно данным опроса, проведенного в 2020-м году исследовательским центром GAMAAN, в качестве верующих шиитов себя сейчас идентифицирует лишь 32 процента взрослого населения. Еще 5 процентов называют себя верующими суннитами и 3 — последователями суфизма. Даже если суммировать все эти три показателя — это все равно меньше половины. Но тут и суммировать нельзя — отношения между шиитами и суннитами, мягко говоря, непростые. Отвечая на вопрос полстеров о том, как изменилась их религиозность в течение жизни, 47 процентов респондентов заявили, что раньше они были религиозными, а теперь таковыми быть перестали; еще 41 процент сказал, что их убеждения в течение жизни не менялись, и лишь 6 процентов утверждают, что они трансформировались из нерелигиозных в религиозные. Совершают положенный пятиразовый намаз лишь 27 процентов иранцев, еще 10 заявили, что молятся «когда чувствуют в этом какую-то особую потребность». 60 процентов сказали, что они вообще не молятся. Отвечая на вопрос о том, должны ли религиозные предписания подкрепляться силой государственного закона, согласились с этим лишь 14 процентов респондентов, в то время, как 68 процентов заявили, что государство этим заниматься не должно.
Поведение протестующих тоже говорит о растущем антирелигиозном настрое. Если 12-15 лет назад во время своих уличных манифестаций оппозиционеры скандировали «Аллаху Акбар», то в ходе последних выступлений Аллаха они уже не упоминали, зато многократно кричали «смерть муллам». В прошлом году во время протестов по случаю смерти Махсы Амини священнослужители массово отказывались выходить на улицу в своих традиционных одеждах, поскольку это было небезопасно. В Иране очень популярны шутки по поводу покрытых пылью экземпляров Корана, которые никто не открывал годами, но которые лежат на самых видных местах в гостиных на случай неожиданного визита «полиции нравов».
Дорога молодым
Осознавая проблему слабеющего религиозного чувства соотечественников, несколько лет назад Хаменеи провозгласил начало нового — второго — этапа исламской революции. Главной целью было объявлено искоренение источников чуждого идеологического влияния и укрепление веры в сердцах молодежи. Последняя-де оригинальной революции не застала, так пусть насладится хотя бы ее вторым этапом. Воспользовавшись призывом аятоллы, контролирующие Совет стражей хардлайнеры как раз и ограничили допуск противных их лагерю кандидатов на выборы президента в 2021-м — о чем я упомянул выше, — а также на парламентские выборы 2020-го.
Похоже, что концепция «исламизации политической системы», запущенная Хаменеи, призвана покончить с характерным для современного Ирана разделением правящих элит на хардлайнеров и «умеренных прагматиков». Она провозглашает индоктринированность (на которой специализируются первые) ценностью более высокого порядка, чем практический результат (являющийся специализацией вторых). Имам как бы говорит: точное следование рецептам, прописанным в скрижалях, гарантированно приведет нас к конечной победе, в то время как прагматизм может обеспечить лишь энное количество тактических успехов, но не более того.
При этом надо иметь в виду, что молодежи имам предлагает не только кнут в виде «исламизации», но и пряник — в виде допуска к власти. Собственно именно необходимостью передать штурвал молодежи Хаменеи и обьясняет потребность в предварительном индоктринировании недопустимо либерального поколения. Дескать, как только почувствуем, что можно вверить вам судьбу революции, так сразу же флаг вам в руки.
Сейчас провозгласивший необходимость «омоложения государственного аппарата» аятолла активно нашпиговывает аппарат молодежью — не любой, конечно, а той самой, что доказала верность идеалам исламской революции и готовность нести ее знамя до конца.
Меньше фейков
Вообще между иранской и российской политикой немало общего, однако есть одна принципиальная разница. Происходящее в Иране носит гораздо более серьезный — менее фиктивный, если можно так выразиться, — характер.
Очевидных фейков в Иране меньше, институты вообще нередко имеют реальную социальную базу, а не умозрительные конструкции, придуманные околовластными политтехнологами. Возможно это связано с бэкграундом лидеров. В отличие от выращенного в пробирке Путина, и Хомейни, и Хаменеи прошли через революцию. Они делали политику per se — в чистом виде. Они сами были в оппозиции, на своей шкуре испытали подполье и гонения, потом сами сметали старый режим и практически с нуля строили новый. В отличие от Путина они видели ситуацию с противоположной стороны баррикад и знают, что возможности государства по подавлению оппозиции и манипулированию общественным мнением небесконечны. Именно поэтому и первый послереволюционный лидер Ирана, и второй — при всей их нетерпимости и авторитаризме — выстраивали систему, имеющую гораздо большую связь с реальностью, с обществом, чем в России…
Тем не менее режим это все равно не спасет. Общество, когда-то — полвека назад — уставшее от шахской светскости и прозападной ориентации и согласившееся поэтому впасть в религиозность и изоляционизм, постепенно возвращается на магистральный путь, с которого когда-то свернуло.
Помешать ему аятоллы не смогут.
(Продолжение следует)
